Когда кто-то говорит, что усыновил ребёнка, люди, как правило, одобрительно кивают, у них появляется уважение в глазах, кто-то даже не сдерживает слёз. Это правильно, благородно, трогательно.
А если я скажу, что сделала нечто похожее, но совсем иное? Я не пошла в детский дом — я пошла в дом престарелых. И привела домой старушку. Совершенно чужую. Не родственницу. Просто бабушку, которую забыли все.
Ты не представляешь, сколько людей крутили пальцем у виска, когда об этом узнали.
— Ты в своём уме? Сейчас и так непросто, у тебя дети, забот по горло… и ты ещё и старушку домой тащишь? — вот какой был общий хор. Даже подруги странно на меня смотрели. Даже соседка, с которой я каждое утро пила кофе на лавочке, только нахмурилась.
Но я не слушала. Потому что знала — я поступаю правильно.
Раньше нас в доме было четверо: я, мои две дочки и мама. Мы жили, как один организм. Смеялись, поддерживали друг друга, делились пирогами и разговорами. Но восемь месяцев назад моей мамы не стало. Потеря, от которой всё ещё перехватывает дыхание. Дом стал тише. Пустее. Холоднее.
На диване — подушка без вмятины.
На кухне — утро без её голоса.
Остались мы втроём. В каком-то смысле — тоже осиротевшие.
Время шло. Боль притупилась, но пустота осталась.
И однажды утром я проснулась и вдруг ясно поняла: у нас есть дом. Есть любовь. Есть тепло. А где-то, в четырёх стенах, кто-то старенький медленно угасает от одиночества. Почему бы не подарить ему частичку этого тепла?
Я знала тётю Росарио с детства. Она была мамой моего школьного друга Адриана. Всегда с улыбкой, с пирожными, с доброй шуткой. Умеющая смеяться, как ребёнок. Но Адриан в тридцать лет стал пить. Пропил всё: себя, квартиру, мать. Исчез. А она оказалась в доме престарелых — не по старости, а потому что никому больше не была нужна.
Иногда мы с девочками навещали её. Привозили яблоки, печенье, домашний суп. Она всегда встречала нас с улыбкой, но глаза… в глазах была тишина и стыд. Безысходность.
И в какой-то момент я поняла: я не могу оставить её там.
Мы поговорили дома. Старшая дочь сразу сказала: «Конечно». А младшая, четырёхлетняя Люся, закричала:
— У нас снова будет бабушка?!
А ты бы видел, как плакала Росарио, когда я предложила ей переехать к нам. Она просто взяла меня за руку — и заплакала. Без слов.
Когда мы забирали её из приюта, она была как девочка: с маленькой сумкой, дрожащими руками и взглядом, в котором впервые за долгое время горел свет.
Прошло почти два месяца.
И знаешь, что самое удивительное? Откуда в ней столько сил — не понимаю. Она встаёт раньше всех, готовит оладьи, помогает по дому, всё прибирает, как будто обрела второе дыхание. Мы смеёмся: бабушка Росарио — наш домашний двигатель. Она играет с Люсей, рассказывает сказки, вяжет варежки, шьёт платья куклам…
Дом снова стал тёплым. Живым.
Не потому что я кого-то спасла — нет. А потому что мы нашли друг друга. Просто вовремя.
Я не героиня, честно. Я просто поняла: когда уходит близкий человек, кажется, что любовь уходит вместе с ним. Но она остаётся. И если одна бабушка, та, что пекла твои любимые блинчики, ушла навсегда — может, стоит открыть дверь той, которую больше никто не ждёт.